«Петербург» Тициана Табидзе

Представленное впоследствии автором, как его первое лирическое произведение «на советскую тематику» - само по себе утверждение, чреватое двусмысленностями, учитывая запутанную текстовую историю стихотворения. «Петербург», по-видимому, был написан в октябре 1917 года во втором по величине городе Грузии - Кутаиси, в который Тициан Табидзе вернулся вскоре после Февральской революции. Если верить собственным частично противоречивым утверждениям поэта, а также другим журналистским свидетельствам того периода, стихотворение было написано между 25 и 29 октября 1917 года, сразу после Октябрьской революции.

Бебутов, редактор издательства «Заря Востока», по-видимому, полагал, что произведение было написано до октября, исключительно как отклик на роман Андрея Белого «Петербург». Не проглядывается пока никаких ярких доказательств, подтверждающих подозрения Бебутова, а напротив, есть некоторые свидетельства обратного. 29 октября основатель грузинского модернизма Григол Робакидзе опубликовал статью, в которой приукрасил недавнее большевистское восстание, как самое последнее проявление исторической дилеммы, воплощённой петербургскими традициями Гоголя, Достоевского и Белого. Статья, озаглавленная «Город фантазмов», предоставляла среде сообщества, членом которого был сам Робакидзе, и неотъемлемой частью которой был Тициан, возможность интерпретировать текущую политическую конъюнктуру России, в соответствии с более широкой историософской схемой, в которой, кроме того, грузин призывали «не следовать слепо», поддаваясь типично русской «лихорадке социальной фантазии». Стихотворение Табидзе и статья Робакидзе кажутся тесно связанными: их общая литературная генеалогия и лексический выбор указывают на близкие даты написания - в дни, последовавшие сразу за Октябрьской революцией.

С самого начала следует отметить, что название стихотворения является намеренным анахронизмом, относящимся не к Петрограду, как тогда назывался город, а к Санкт-Петербургу. Начиная с названия, стихотворение явно вглядывается назад от революционного настоящего, чтобы вернуться к имперской столице России, как к двухсотлетнему политическому символу и литературной конструкции. Действительно, можно предположить, что интерес поэмы заключается в её актуализации того, что позже назовут «петербургским текстом», и в том, что она предлагает грузинскую перекодировку символического и исторического значения этого текста.

Стихотворение было впервые опубликовано без даты в феврале 1919 года журналом «Меоцнебе ниамореби» («Мечтающие газели», 1919—24), официальном издании сообщества грузинских поэтов «Голубые роги». Стихотворение в стиле итальянского сонета, но без чётко обозначенных строф, помещено по содержанию журнала в специфически грузинский контекст, отмеченный маловероятным сосуществованием конфликтующих модернистских течений и повышенным интересом к практике сонетной формы. Соответствующая статья Валериана Гаприндашвили в том же номере превозносит грузинский сонет, который грузинские поэты, по сути, импортировали из России и Запада. Особо отмечалось доказательство органической близости Грузии к французской культуре, якобы, в отличие от России или Германии. Эта незримая органика связывается даже на уровне сопоставления грузинской кухни [2] и французской кулинарии, которые достаточно далеки и обособлены от простоты русской трапезы и немецкой простоты.

Каким бы неправдоподобным ни казалось это утверждение, статья Гаприндашвили 1919 года, как и более ранняя статья Робакидзе 1917 года, позволяет поместить первую публикацию поэмы Тициана в напряжённый контекст грузинского культурного и политического самоопределения. В этом контексте было два момента: радикальная открытость инновациям из Европы и националистический рефлекс, возникающий в полемическом противопоставлении российскому засилью в культуре и истории.

Стихотворение Табидзе было вновь опубликовано в радикально изменившихся обстоятельствах октября 1921 года, примерно через восемь месяцев после захвата власти большевиками в Грузии. Публикация вышла в сборнике «Поэты революции» - антологии, под редакцией самого Тициана и его коллеги-поэта Георгия Леонидзе.

Драматизируя крайнее насилие, поглотившее февральские надежды, эти строки напоминают о наводнении («водяной ад»), изображаемом во многих произведениях других авторов. Тем не менее, «Русская революция» также содержит положительную оценку революционного порыва, как стихийной силы, действие которой напоминает восстановительное высвобождение весны. Эти аналогии с природой чужды молодому Тициану, для которого, как и для Робакидзе, Октябрьская революция была прежде всего апокалиптическим завершением культурного процесса и историко-философской дилеммой, характерной исключительно для России.

Эта вторая версия отличается от первой в нескольких отношениях: в ней опущена третья строка, касающаяся пьяных проституток (тем самым устраняется строфическая структура сонетной формы), также изменена фраза «кровавый пот» на «пот тумана». Интересно, что тут уже автор датирует стихотворение 29 октября 1917 года. Этим он хочет впервые показать, что произведение создано, как непосредственный отклик на Октябрьскую революцию. Во введении ко всему выпуску, открывающим авторским словом, Табидзе находит более ранние прецеденты поэзии инакомыслия, цитируя римского сатирика Ювеналия, радикальный романтизм Пушкина и Лермонтова, диссидентский модернизм Бодлера и Рембо, а также Маяковского, которого он называет «лучшим поэтом России на сегодняшний день», несмотря даже не его новую пролетарскую поэзию. Выбирая всеобъемлющую эклектику в вопросах вкуса, издатель оставляет открытым вопрос о том, какие формальные отношения обязательно существуют между коммунизмом и искусством.

Примечательно, что в его длинном списке прогрессивных писателей отсутствуют сами поэты сообщества «Голубые роги». Тициан не предлагает соотнести его собственную поэтику с новым социальным порядком, главным образом потому, что пока не написал ни одного произведения, включая вошедшее в данный выпуск, которое с уверенностью можно отнести к пробольшевистской риторике. Утверждая во введении, что «национальная свобода связана с социальным освобождением», Табидзе предельно ясно продемонстрировал свои новые политические пристрастия. Однако идеологическая предпосылка книги не смогла обеспечить основу для понимания самого стихотворения.

Гораздо более поздняя статья поэта, от 1936 года возвращается к вызову, брошенному большевистской революцией русским художникам/писателям в первые годы гражданской войны и военного коммунизма. Указывая на роль Маяковского в создании пропагандистских плакатов и агитационной поэзии для советского телеграфного агентства «РОСТА». Грузинский поэт вспоминает, как в 1918 году удивлялся тому, что «Советы помогали возрождению искусства». Это наблюдение не нужно приписывать ни идеологическому давлению 1930-х годов, ни какому-либо скороспелому марксизму со стороны молодого писателя. Большое присутствие интеллектуалов и художников в молодом советском правительстве было широко отмечено в годы, последовавшие за революцией, и какие бы большевистские симпатии ни питал Тициан в годы шаткой независимости Грузии, это отражало его восхищение «близкими отношениями», установившимися «между <советским> правительством и поэзией, в которых была культура государственного покровительства и сотрудничества», не имевшая существенных параллелей в меньшевистской Грузии.

Тициан Табидзе вернулся к поэме ещё и в третий раз, существенно переработав её для издания своих сочинений 1934 года. Эти правки раскрывают стратегию выживания, которую поэт избрал перед лицом советской культурной системы. В дополнение к написанию новых стихов на советскую тематику и вырезанию старых стихотворений, которые теперь были неприемлемы, он также решил изменить и обновить свои ранние работы, чтобы они соответствовали новым ожиданиям власти. С незначительными изменениями в пунктуации, третья редакция с тех пор так официально и переиздавалась, игнорируя память о более ранних воплощениях. В целом она и легла в основу перевода Пастернака 1956 года.

Точно таким же образом Табидзе опубликовывал другое стихотворение, со значительными изменениями в трёх радикально отличающихся литературных и политических контекстах: сразу после Октябрьской революции, в год вступления Грузии в Советский Союз и в год первого съезда Союза советских писателей. И, несмотря на эти внешние текстовые изменения, в стихотворении осталось неизменными несколько русских литературных приёмов, большинство из которых являются вехами петербургской литературной традиции, от пушкинского «Медного всадника», до большей части произведений Достоевского.

В дополнение к классическим авторам петербургского текста, к которым Тициан обращается в виде конкретных образов или даже названий, взятых из их произведений, в первых двух редакциях стихотворения конкретно названы две фигуры писателей: американца Эдгара Аллана По и русского Андрея Белого. Они дополнительно квалифицируются сопутствующими существительными - По - это «призрак», а Белый – «эльф». До третьей редакции есть ещё третья фигура, остающаяся неназванной. Именно в третьей редакции она предстаёт как сама ипостась Имени. В стихотворении резко различаются имена писателей и политических лидеров. Если По и Белый названы явно, то имена двух других политических фигур, которые фигурируют в стихотворении, по существу, не называются. Пётр Великий упоминается только в его более поздних литературных обозначениях (как пушкинский «Медный всадник» и как «Летучий голландец» Белого), в то время как упоминается другое имя, которое превосходит референциальные возможности стихотворения. Две первоначальные редакции не идентифицируют это другое имя, перенося его идентификацию на будущее время: «они будут помнить и произносить только его».

Задачей окончательной редакции было смягчить, если не устранить, двусмысленности в произведении. Наиболее заметные изменения, внесённые этой редакцией, конечно, политически мотивированы. Перенеся предполагаемую дату написания стихотворения на ту самую ночь Октябрьской революции и недвусмысленно указав в стихотворении ранее не произносимое имя Ленина, Табидзе, без сомнения, стремился задним числом подтвердить свои большевистские полномочия и заявить о чувстве исторического предвидения, достойном поэта-провидца. Некоторые другие изменения второй редакции также направлены на укрепление политической лояльности поэта. Наиболее очевидно, что пьяное пение революционных солдат исчезает: солдат заменяют их шинели, а слово «пьяный» мигрирует в «воскрешённый», не имеющее отношения к революционной борьбе и противопоставлению ей. Точно так же «кровавый пот» (или «туман» в редакции 1921 года) становится «потом горечи», тем самым усиливая возможность того, что «оружие» принадлежит рабочим массам, а не статуе Петра.

Когда могли быть внесены эти изменения? Большая часть архива Табидзе исчезла с его арестом в 1937 году, но сохранилась одна рукописная копия этого стихотворения. На рукописи указана ещё одна дата - 26 октября 1917 года, но она явно не была написана в то время. Несмотря на незначительные расхождения, текст довольно близок к редакции 1919 года и не содержит имени Ленина. Это переходный текст, в котором поэт всё ещё отрабатывает свой стилистический и идеологический выбор.

Таким образом, можно датировать рукопись как написанную между 1921 и 1933 годами и рассматривать появление Ленина в опубликованном тексте 1934 года, как вероятный ответ на политическое давление начала 1930-х годов. Учитывая значительные материальные доказательства обратного, можно отклонить заявление самого Тициана, якобы сделанное Шалве Деметрадзе, редактору сборника его стихов 1934 года, о том, что слово «Ленин» фигурировало в тексте с самого начала, но было удалено редакторами журнала «Мечтающие газели».

В любом случае, эти последующие изменения лишь минимально повлияли на жизненно важный заключительный терцет, который отказывается от революционного пафоса предыдущей строфы и наполнен эсхатологическим предчувствием, характерным для символистского происхождения Тициана. Таким образом, несмотря на появление Ленина в редакции 1934 года, классовая борьба не полностью вытеснила старую тему царя и поэта, соперничество между политической властью и авторитетом слова. Поэтому важно, что имя Андрея Белого сохранилось во всех трёх редакциях.

Прежде чем перейти к описанию перевода Пастернака, стоит отметить предварительный перевод стихотворения Тициана на русский язык Бенедиктом Лившицем. Лившиц впервые посетил Грузию в 1929 году и подружился со многими своими грузинскими сверстниками. В годы, непосредственно предшествовавшие его аресту в 1937 году, Он с энтузиазмом изучал грузинский язык и переводил грузинскую поэзию. Любопытен тот факт, что перевод Лившица, хотя и предпринятый во времена эскалации политических репрессий, старательно - хотя и несколько безжизненно - воспроизводит стилистические и лексические особенности текста Табидзе, включая все его имена собственные. А вот перевод Пастернака, несмотря на его историческое происхождение, во времена хрущёвской оттепели, заметно отличается более осмотрительной риторикой.

Переведённый в 1956 году «Петроград» Пастернака представляет собой позднее и неполное возвращение в период похороненной модернистской юности Тициана Табидзе. Безграничная преданность Пастернака грузинскому поэту, в котором он справедливо разглядел дух «ясновидения и самопожертвования», не помешала ему преобразовать наследие Тициана в собственное уникальное видение искусства и истории.